По обе стороны добра и зла. Трансцендентальная алхимия мифа - Александр Матяш

Элементы алхимии (слияния добра и зла) как будто бы даже присутствовали, потому что злые силы все-таки служат силам добра («Я часть той силы, что вечно хочет зла, но вынуждена служить добру»68), но при этом окончательной интеграции все-таки не происходило. Не осознавались главные смысловые составляющие – неслучайность падения, его необходимость, его алхимичность – этого осознания не происходило, а потому не было и принятия. А без принятия невозможно постижение той глубины смысла, которую мы сейчас вскрываем. Эта глубина включает понимание того, что изгнание из рая и вся последующая история человечества возникли не потому, что Адам с Евой познали добро и зло, а потому, что они его познали не до конца. Таким образом, причина изгнания и страдания полностью противоположна общепризнанной (как среди рядовых христиан, так и среди богословов), а стало быть, прямо противоположными должны быть и следствия. Любовь Бога к нам, Его благость и промысел заключаются не в том, чтобы человек беззаботно и инфантильно наслаждался жизнью, испытывая постоянное счастье, но также и не в том, чтобы он жил в парализующем всякие внутренние движения страхе Божьего Гнева, боясь нарушить многочисленные запреты, а в том, чтобы дать ему возможность расти и развиваться, преодолевая расщепленность и внутри и снаружи, взращивая в себе внутреннюю целостность и свободу (вот в чем главное отличие от доалхимического восприятия мифа), а уже через нее, и только через нее – блаженство единства со всем мирозданием. Развитие как подготовка души для бытия в ином статусе – послесмертном – заложено в православии. В иудаизме, несмотря на некоторую специфику представлений о посмертном бытии (которое в основном мыслится как воскресение из мертвых, более буквально, чем в православии), такой подготовке также уделяется большое внимание. И Бог, как жаждущий от нас какого-то совершенствования, все-таки мыслится – а это уже появление алхимического принципа и начало его становления.

Таким образом, если попытаться охватить единым взглядом и сам миф, и различные версии и уровни его интеграции и понимания, можно прийти к удивительному выводу: миф полностью воспроизводит структуру падшего человеческого сознания – вот самая главная его глубинная особенность. Причем в данном случае и сам миф и его интерпретации неотделимы друг от друга – ибо миф провоцирует именно такие интерпретации у именно таких уровней сознания, подобно змею обнаруживая в этих толкованиях их собственную латентную расщепленность. У обыденного сознания, базово обремененного комплексом вины, эдемская ситуация не может вызвать ничего, кроме как его (комплекса) активизации и инспирируемого им же сожаления, в рамках которого алхимической компоненте нет и не может быть места. При таком положении дел оно не может обойтись без расщепления на сознательную и бессознательную составляющие, которые связаны между собой и которые находятся в состоянии нарушенной целостности. В рамках этой нарушенной целостности Адам и Ева вызывают раздражение и досаду своей бестолковостью, змей вызывает ненависть и гнев своим иррациональным (в рамках демонической проекции) стремлением причинять зло, Господь поражает своей суровостью и безжалостностью (тоже в рамках проекции, но на сей раз тиранической). В целом с такой позиции вся история воспринимается как иррациональная и жестокая («злая сказка»), при этом привнесение этой иррациональности из бессознательного ее читателем даже близко не допускается. Эмоции также делятся на допустимые и недопускаемые (змея клеймим, поскольку в него вселился Сатана, Господь… э-э-э… ну, в общем, сами виноваты, и т.д.). В итоге получается густой замес из чувства вины, вытесненной (и невытесненной) агрессии и свирепствующей цензуры суперэговых фильтров69. Будучи вроде как реакцией на миф, этот замес, как ни странно70, отражает саму структуру падшего сознания, в силу такого распределения болевых точек в мифе, что идеально очерчивают его (падшего сознания) контуры. И в этом также заключается гениальность этого мифа71. Для того, чтобы преодолеть эту самую структуру падшего сознания, необходимо сначала извлечь из мифа проекции на него (для последующей интеграции с ними), после чего становится возможным извлечение из бессознательного вытесненных содержаний, как психических, так и мифологемных. Обе части (амбивалентно – и воспринимающего сознания, и воспринимаемого мифа) – осознаваемая, фиксируемая и отторгаемая, отрицаемая – должны между собой объединиться для того, чтобы родилась новая целостность. И это является самым глубоким уровнем психологического смысла анализируемого нами мифа, наделяющего его алхимическими особенностями и свойствами.

Миф точно так же, как человеческое сознание, с одной стороны, обладает расщепленностью, с другой стороны, способностью как эту расщепленность в его восприятии наращивать, так и преодолевать ее в синтезе – через принятие отторгнутых, вытесненных частей и интеграцию с ними. Отторгаемое содержание мифа предопределяет (именно в силу непринятия) все последующие культурологические тенденции в перекосах развития как иудаизма, так и религий Книги, изошедших из него; однако в той же степени оно предопределяет и тот алхимический синтез, который в дальнейшем становится возможным, и оказывается способным преодолеть эти культурологические тенденции, несущие ответственность за однобокость и ограниченность авраамических религий и всей культуры, основанной на иудаизме. Это преодоление происходит в процессе алхимического слияния наконец-то осознанного хтонического содержания мифа, с его утверждавшейся солярной частью и их последующего синтеза, что, в свою очередь, создает условия для преодоления подпольного инфернального влияния мифа, основанного на дуализме как самого мифа, так и нашего способа восприятия. В результате мы приходим к тому принятию добра и зла, которое не есть равнодушие и к тому и к другому, а наоборот – является смиренным (то есть спокойным и мудрым) принятием своей падшей природы. А через это – к пониманию и принятию алхимической, преобразующей и воспитующей роли зла (через отрицание его внешней природы)72, что в полноте своего постижения несет в себе возможность дальнейшего полного преодоления дуализма добра и зла и нашего, основанного на нем, дуалистичного восприятия.

В: К чему ведет это преодоление?

А.И: Оно ведет к совершенно другому взгляду на все: на ситуацию, на себя, на своего близкого, вообще на весь мир. Таким образом, объединив эти расщепленные части мифа, подобно расщепленным частям сознания, мы наконец-то преодолеваем подпольное влияние злого Бога, существовавшего в хтонической, вытесненной версии. (Из которой следует, что дьявол – это не змей и не тот, кто в него вселился, а тот же самый Бог, но из хтонической части мифа, в хтоническом ее понимании73.) Он может быть преодолен только после того, как расщепление изначально единого Бога на злого вытесняемого деспота и доброго, но при этом несколько наивного Боженьки (бесхитростно желавшего от Адама и Евы «всего лишь» беспрекословного послушания, да еще, пожалуй, отсутствия всякого интереса к такой двусмысленной и потому опасной штуке, как познание, и простодушно не ведавшего, что вытворяет подлый змей за его широкой спиной…) наконец изживает себя. Именно это преодоление делает возможным достижение, обретение целостности холистического толка, потому что только таким образом вытесненное лишается того разрушительного импульса, который был в нем заложен, а осознававшееся – той однобокости, которая возникала в нем из-за этого вытеснения. Обретение этой новой целостности дальнейшим этапом должно дать именно такое познание добра и зла, которое, наконец-то, повлечет за собой полное преодоление дуализма этого самого добра и зла. Это полное преодоление в корне отличается от того состояния неведения, в котором находились первые люди, когда к ним приступил искуситель. Оно позволяет человеку вернуться обратно в Эдем и в конечном счете вкусить от плода древа жизни, так как является полным преодолением страха смерти и его разрушительного, расщепляющего воздействия на человека.

В: В чем тогда заключается алхимический смысл наложения запрета на плоды древа жизни? Инфернальный смысл ясен: Господь боится того, что «жалкие людишки», не дай Бог (простите за невольный каламбур), с ним сравняются, да и вообще, сами эти плоды в хтонической версии ему явно милее и дороже людей. В однобоко выпячиваемой солярной версии Адам и Ева, напротив, несут вполне заслуженное ими наказание. А каков алхимический смысл этого запрета и следующего за ним изгнания?